Берлин сорок пятого года! - Экономика и промышленность - РУССКОЕ

Берлин сорок пятого года! Николай Александрович Фигуровский (1901-1986) – российский химик и историк науки, после войны в течение 40 лет был профессором химического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова, заведовал кафедрой истории химии. Н.А. Фигуровский был человеком интересной, богатой событиями судьбы. Его взрослая жизнь после революции 1917 г. началась со службы в армии, которой он отдал почти 10 лет (1918-1927). Затем он закончил Горьковский университет, аспирантуру (его кандидатская защита в 1933 г. была первой в городе после революционных событий). Докторскую диссертацию защитил в Москве, в 1940 году. Вновь в армию ушел в ноябре 1941 года; воевал в составе Сталинградского и 4-го Украинского фронтов (начальником химической службы фронта), участвовал в Сталинградской битве, в мае 1943 г. был ранен и контужен, а в 1944 г. отозван из армии в распоряжение Уполномоченного ГКО С.В. Кафтанова. Здесь публикуется (с небольшими сокращениями) отрывок из рукописи Н.А. Фигуровского "Автобиографические заметки и воспоминания", посвященный его участию в Великой Отечественной войне. Помню день 22 июня. Было, кажется, воскресенье. Мы позавтракали и вдруг неожиданно по радио услышали о начале войны. Ни я, да и, пожа­луй, никто тогда не представлял себе, что означало начало войны для каждого. В начале большинство людей, которых я видел, были даже более или менее спокойны, почти все полагали, что столкновения войск на гра­нице чисто случайны и скоро закончатся. Однако по прежнему опыту все знали, что для мирных жителей война может означать нехватку самых необходимых продуктов, а может вызвать голод. Поэтому утром после объявления по радио мы с женой отправились в ближайший магазин, чтобы купить сахару и крупы. Но самые худшие наши пред­положения касательно осложнений, которые могут быть вызваны войной, оказались оптимистическими. День за днем развивались военные дейст­вия, и события отнюдь не радовали. В начале июля начались бомбежки Москвы. Каждый вечер в затемненных помещениях мы ожидали появления немецких самолетов. Скоро мы как-то даже привыкли к режущим уши и сердце сигналам воздушной тревоги. В нашем аспирантском общежитии на Малой Бронной скоро насту­пили перемены. Часть жильцов бесследно исчезла после первых же бом­бардировок. Остальные, более уравновешенные люди организовали группу для защиты общежития (и здания Пробирной палаты) от пожара. В первое время немцы бросали много зажигательных бомб (термитных), причем совершенно бессистемно. Крупные бомбы они, несомненно, предна­значали для более важных целей – для Кремля, Главного штаба и др. От Кремля самолеты врага успешно отгоняла зенитная артиллерия. Обстрел зениток бы настолько интенсивным, что часто к нам на крышу, где мы сидели, наблюдая за падением бомб, падало со звоном множест­во осколков, и мы не понимали, что и от них нам грозит опасность. Наша Малая Бронная была недалеко от Арбата. Немцы, не имея возмож­ности прицельно бомбить Наркомат обороны и Кремль, сбрасывали свой груз где придется, но поближе к важным объектам. Таким образом, опа­сность попадания в наше здание крупных бомб была вполне реальной. Итак, мы организовали дежурство на крыше во время бомбежек. Такие дежурства были, пожалуй, скучноваты. Мы не имели сколько-нибудь достаточного обзора и могли наблюдать, как немцы "развешивали фонари" (осветительные бомбы) в районе Арбата. Град осколков сыпался на нас в результате обстрела зенитками. К окончанию каждой бомбежки в пе­рвое время я собирал целую коллекцию осколков, каждый из которых мог убить, так как некоторые из них пробивали железную крышу. Пару раз нам пришлось тушить зажигательные бомбы, сбрасывать их с крыши или заливать водой. Однажды мы обнаружили зажигалку, про­бившую крышу и зловеще светившуюся на чердаке, где к счастью было много песку, которым мы и засыпали термит. Все пока обходилось бла­гополучно, и с утра начиналась нормальная жизнь. Но однажды бо­мбежка продолжалась до 3 часов ночи и, измучившись на крыше, я решил пойти спать. Я тотчас же заснул и вскоре быстро вскочил от страшного грохота. Видно, упала совсем рядом большая бомба. Тяжелые шкафы и столы в квартире были сильно сдвинуты с места. Это упала бомба в многоэтажное здание на Трехпрудном переулке совсем по соседству с нами. Хорошо, что окна были открыты и разбились только отдельные стекла. Видно, немцы освобождались от бомбового груза, не имев воз­можности сбросить его на намеченные цели. Скоро, действительно, я ус­лышал сигнал "отбой". Еще в средине июля моя семья … выехала в Горький, забрав лишь кое-какое барахло. … Их приютил в конце концов мой старый товарищ по духовной семинарии проф. М.И.Волский, но жизнь в его квартире была исключительно тяжелой и в материальном и моральном отношении, настоящим мучением. Я жил в Москве один. В обстановке частых ночных бомбежек скоро началась эвакуация из Москвы заводов, фабрик, различных учреждений, в том числе и институтов Академии наук СССР. Эвакуация проходила в тяжелых условиях: видимо, не существовало никакого плана эвакуации. Приходилось решать в каждом случае, куда выезжать и что брать с собою. На восток из Москвы друг за другом уходили переполненные поезда с людьми и оборудованием. Москва стала пустеть. В начале августа очередь эвакуироваться дошла и до нас . В Институте началась сутолока, складывали и упаковывали оборудование в надежде полностью развернуть работу на новом месте. Мне пришлось особенно туго. Надо было решать, брать или не брать те или иные приборы, как их упаковывать. Ящиков недоставало. Несколько дней подряд я почти не покидал институт (Б.Калужская,31). К сожалению, а может быть и к счастью, многого не удалось взять. Оборудование непрерывно отвозилось машинами на Казанский вокзал. … Только через неделю примерно мне удалось уехать в Казань с одним из поездов с академическими учреждениями. На одной скамейке со мной оказался И.Е.Тамм – симпатичный человек, с которым мы спали по очереди на скамейке и вели разговоры в течение 4 дней, по­ка наш поезд не прибыл в Казань. Наконец мы прибыли на место и попытались "устроиться". Сотруд­ники нашего Института и других институтов в подавляющем большинстве не могли найти себе помещения, хотя бы угла в жилой комнате. Пришлось размещаться в здании Университета, в знаменитом актовом зале. Откуда-то достали кровати, поставили их рядами в зале и человек 200, в том числе и я, нашли себе пристанище. Жили здесь подряд – и мужчины и женщины. В такой обстановке жизнь проходила следующим образом. Утром все вставали и, прежде всего, заботились о завтраке. Нам были выда­ны талоны на завтрак в столовой. Но это был собственно не завтрак, лишь чашка жидкого холодного чая с кусочком хлеба. После завтрака наступали заботы о том, чего бы поесть. Иногда мы отправлялись на базар, в надежде сменять что-либо на картошку или хлеб. Но наплыв "хороших вещей" на базаре был исключительно велик, и они по сущест­ву шли за бесценок. Наконец, наступало обеденное время. Столовая всегда переполнена. У каждого столика стояла очередь ожидавших. С кем мне не приходилось обедать вместе: с Л.К.Рамзиным, А.Ф.Иоффе и с другими знаменитостями такого рода. Но обед только разжигал аппетит. Он был совершенно безвкусным, порции были микроскопиче­скими, подавались с длительной выдержкой. Однако все съедалось и тщательно вылизывалось. Об ужине я даже вспомнить чего-либо сейчас не могу. Все дни мы ходили с ощущениями острого голода, с единственным желанием чего-либо съесть. Но ничего не было. Лаборатории было развернуть негде, и поэтому никто не рабо­тал. Все свободное (от завтраков и обедов) время мы скучали, бро­дили по городу или сидели где-либо на лавочке, беседуя о том и сем. Особенно скучными и длинными казались вечера. … Некоторые пытались писать, или заниматься теоретическими рас­четами. У меня лично в это время была только что законченная не­большая рукопись книжки по истории русского противогаза во время первой мировой войны. Она была передана в Издательство, но теперь не было никаких надежд на ее издание . Тем не менее, я извлек из чемодана второй экземпляр рукописи и пытался улучшить ее редакцию. Я пробыл в Казани немного более двух недель. … Я стремился уехать обратно в Москву, и мне удалось вскоре получить командировку. Мне казалось, что на старом пепелище в Москве я мог заниматься чем-либо полезным. … И вот я снова в Москве. За три недели моего отсутствия Мо­сква заметно изменилась. В метро почти не было народу, но поезда ходили. На улицах также было очень мало пешеходов. Магазины были открыты, но в них почти ничего нужного не было. Но в большинстве гастрономических магазинов было в достаточном количестве кофе. Тогда его употребляли мало, и я также не имел еще привычки по ут­рам пить кофе, да и кофейной мельницы у меня не было. В общежитии на Малой Бронной оставалось еще несколько человек, хотя большинство комнат пустовало. … Бомбежки Москвы продолжались, причем, вместо сравнительно безоби­дных зажигательных бомб немцы стали применять с одной стороны мощные бомбы – торпеды – и мелкие бризантные бомбы, от которых вылетали по соседству с взрывом стекла. Большие бомбы очень неприя­тно визжали, и мне, любителю прогуляться по городу вечером, неоднократно приходилось, заслышав свист, нырять куда-либо в подворотню и ложиться. При всем этом как-то притупилось чувство новизны бомбежек. Некоторые бомбы причиняли довольно значительные разру­шения. Так, при мне взорвались бомбы во дворе университета с разрушением памятника Ломоносову и повреждением Манежа. В главном здании университета со стороны фасада были выбиты все стекла. … Немцы между тем постепенно приближались к Москве. По улицам, особенно по вечерам, ходили военные патрули. Началось формирование ополчения. Однажды я был вызван в Райком КПСС и был даже зачислен в ополчение, но тут же был изгнан, поскольку при проверке документе обнаружилось, что у меня имеется удостоверение об освобождении от мобилизации как доктора наук. Докторская степень в то время еще ценилась. Однако пришлось проводить в ополчение нескольких товарищей. Осень уже вступала в свои права, надо было думать о ближайшем будущем. Мне пришла в голову мысль заняться педагогической рабо­той, чтобы не болтаться попусту. Несмотря на эвакуацию, в Москве остались некоторые учебные заведения, точнее студенты и отдельные преподаватели. Эти преподаватели проявили активность и организова­ли (тогда еще только заботились) занятия оставшихся студентов (главным образом женщин, и возвращавшихся с фронта инвалидов). Вме­сто уехавших в эвакуацию профессоров набирались оставшиеся в Мо­скве. Прочитав объявление в газете о конкурсе на вакантные долж­ности, я подал заявление с документами в Городской педагогический институт на кафедру общей и аналитической химии. Я сходил в Ин­ститут, познакомился с ректором А.Кабановым (отцом полимерщика В.А. Кабанова), был встречен весьма благожелательно и скоро был за­числен заведующим кафедрой. Однако приступить к работе мне не удалось, события развернулись совершенно неожиданным образом. … В октябре обстановка в Москве резко обострилась. Немцы бы­ли совсем недалеко. Уже можно было слышать по утрам отдален­ную артиллерийскую стрельбу. Я не знаю, как это получилось, но око­ло 10-14 октября распространились слухи, что в ближайшие дни при­дется сдавать Москву немцам. Действительно, положение казалось безнадежным. Немцы и с запада и с севера были совсем рядом. Артиллерийская канонада по утрам слышалась все более и более отчетливо. В учреждениях по чьему-то приказанию начали сжигать архивные ма­териалы и важные бумаги. Помню, несколько дней подряд по Москве в огромном количестве летали черные хлопья сгоревшей бумаги. Надо думать, что в эти дни безвозвратно погибло множество ценнейших для истории документов. Многие бумаги касались судеб людей, или важнейших их интересов. Эта картина летающих черных хлопьев бумаги холодила сердце. Числа 16 ок

Recent Updates

[ 4/02/2010] Двойной диплом Берлин - Томск - Read more…

[ 1/02/2010] Бункер (Берлин) / Берлин / Германия / Европа :: Достопримечательности Read more…

[31/01/2010] Отель в Берлине • Форум Винского Read more…

 
Hosted by uCoz