VIVOS VOCO: И. Берлин, "Александр Герцен и его мемуары"
Александр Герцен, как и Дидро, был гениальным дилетантом *, чьи взгляды и деятельность изменили направление социальной мысли в его стране. Как и Дидро, он тоже был блестящим и неутомимым оратором: одинаково владея русским и французским, он выступал и в кругу своих близких друзей, и в московских салонах, неизменно завораживая их потоком образов и идей. Утрата его речей (так же как и в случае с Дидро) является, наверное, невосполнимой потерей для потомков: ибо не было рядом с ним ни Босуэлла, ни Эккермана **, которые записывали бы его разговоры, да и сам он был человеком, который едва ли допустил бы подобное к себе отношение. * Слово "дилетант" в данном случае не содержит в себе свойственного ему в русском языке уничижительного оттенка. К числу "дилетантов" И. Берлин относит всех вообще философов-непрофессионалов, которые не были профессорами и не занимали кафедр в университете: Маркса, Достоевского, Ф. Бэкона, Спинозу, Лейбница, Юма, Беркли; первый профессиональный в этом смысле слова философ - Христиан Вольф (см.: Ramin Jahanbegloо, Conversations with Isaiah Berlin, New York, 1991, p. 28-29). Примечания, отмеченные звездочкой, и дополнения к примечаниям автора, заключенные в квадратные скобки, сделаны переводчиком. ** Джеймс Босуэлл - английский писатель и друг С. Джонсона, создавший его колоритный портрет в книге "Жизнь Сэмюэля Джонсона" (1792); Иоганн Петер Эккерман - многолетний секретарь И.-В. Гете, автор книги "Разговоры с Гете в последние годы его жизни" (1835). Его проза - это, по сути дела, разновидность устного рассказа, с присущими ему достоинствами и недостатками: красноречием, непосредственностью, - сопровождаемыми повышенной эмоциональностью и преувеличениями, свойственными прирожденному рассказчику, неспособному устоять перед длинными отступлениями, которые сами собой уносят его в водоворот сталкивающихся потоков воспоминаний и размышлений, но всегда возвращающемуся в главное русло своей истории или аргументации. Но прежде всего его проза обладает живостью разговорной речи - кажется, что она ничем не обязана ни безупречным по форме сентенциям французских философских систем, которыми он восхищался, ни ужасному философскому стилю немцев, у которых он учился; как в его статьях, памфлетах и автобиографии, так и в его письмах и отрывочных заметках о друзьях почти одинаково слышится его живой голос. Будучи всесторонне образованным человеком, наделенным богатым воображением и самокритичностью, Герцен был на редкость одаренным социальным наблюдателем; описание того, что довелось ему увидеть, уникально даже для велеречивого XIX века. Он обладал проницательным, живым и ироничным умом, неукротимым и поэтическим темпераментом, способностью создавать яркие и зачастую лиричные описания, - в череде блестящих литературных портретов людей, событий, идей, в рассказах о личных отношениях, политических коллизиях и многочисленных проявлениях жизни, которыми изобилуют его произведения, все эти качества сочетались и усиливали друг друга. Он был человеком чрезвычайно тонким и чувствительным, обладающим огромной интеллектуальной энергией и язвительным остроумием, легкоранимым чувством собственного достоинства и полемическим задором; он был склонен к анализу, исследованию и разоблачительству, считая себя "срывателем масок" с личин и условностей и разыгрывая из себя беспощадного разоблачителя их социальной и нравственной сути. Лев Толстой, не разделявший взглядов Герцена и не склонный к чрезмерным похвалам в адрес современных ему писателей, особенно если это были его соотечественники из того же круга, что и он сам, признавался под конец жизни, что он никогда и ни у кого не встречал "такого редкого соединения глубины и блеска мыслей" [ ]. Эти достоинства делают большинство очерков, политических и публицистических статей, случайных заметок и рецензий Герцена и особенно его письма, адресованные близким ему людям или же политическим деятелям, чрезвычайно интересными даже сегодня, хотя темы, которые в них затрагиваются, в большинстве своем отошли в прошлое и интересуют главным образом историков. Хотя о Герцене написано уже много - и не только в России, - задача его биографов не сделалась легче из-за того, что он оставил по себе несравненный памятник, литературный шедевр и лучшее свое творение - "Былое и думы", произведение, достойное быть в одном ряду с романами его соотечественников и современников - Толстого, Тургенева, Достоевского. Да и они, в общем-то, не заблуждались на сей счет. Тургенев, давний и близкий друг Герцена (коллизии их личных отношений играли большую роль в жизни обоих, эта запутанная и интересная история до сих пор еще не рассказана по-настоящему), восхищался им и как писателем, и как революционным публицистом. Знаменитый критик Виссарион Белинский открыл, проанализировал и высоко оценил выдающийся литературный талант Герцена, когда оба они были еще молоды и сравнительно мало известны. Даже гневный и подозрительный Достоевский, не обделивший Герцена той злобной ненавистью, с какой он относился к русским революционерам, настроенным прозападнически, признавал поэтичность его творчества и до самой смерти Герцена относился к нему с симпатией. Что касается Толстого, то он восхищался и общением с Герценом, и его произведениями: спустя полстолетия после их первой встречи в Лондоне он с живостью вспоминал эту сцену [ ]. Странно, что такого замечательного писателя, пользовавшегося при жизни европейской известностью, пылкого друга Мишле, Маццини *, Гарибальди и Виктора Гюго, давно уже признанного у себя на родине не только в качестве революционера, но и в качестве одного из величайших писателей, по сей день знают на Западе лишь по имени. С учетом того насаждения, какое доставляет чтение его прозы, большая часть которой до сих пор не переведена, - это досадная и невозместимая потеря. * Жюль Мишле (1798-1874) - французский историк романтического направления и политический деятель; Джузеппе Маццини (Мадзини; 1805-1872) - итальянский деятель национально-освободительного движения. Александр Герцен родился в Москве 6 апреля 1812 г., за несколько месяцев до того, как великий московский пожар уничтожил город во время наполеоновской оккупации после Бородинского сражения. Его отец, Иван Александрович Яковлев, происходил из древнего дворянского рода, находившегося в отдаленном родстве с династией Романовых. Как и другие представители богатого и родовитого русского дворянства, он несколько лет провел за границей и во время одного из своих путешествий встретил дочь мелкого чиновника из Вюртемберга Луизу Гааг, кроткую, покорную, ничем не примечательную девицу, намного его моложе, которую привез с собою в Москву. По каким-то причинам, может быть, из-за неравенства их общественных положений, он так и не обвенчался с нею по церковным обрядам. Яковлев принадлежал к православной церкви; она же осталась лютеранкой [ ]. Гордый, независимый, презирающий всех человек, он со временем превратился в угрюмого мизантропа. Еще до войны 1812 года он вышел в отставку и во время вторжения французов в угрюмой и капризной праздности жил в своем доме в Москве. Здесь, при оккупации, его узнал маршал Мортье, с которым они когда-то познакомились в Париже, и Яковлев - в обмен на охранную грамоту, дающую ему право вывезти семью из опустошенного города, - согласился доставить императору Александру послание от Наполеона. За этот опрометчивый поступок он был отправлен назад в свои имения, откуда ему лишь через какое-то время разрешили вернуться в Москву. Здесь, в большом и мрачном доме на Арбате, он и воспитывал своего сына Александра, которому дал фамилию Герцен, как бы подчеркивая тем самым, что ребенок, родившийся в результате незаконной любовной связи, был плодом сердечной привязанности. Луиза Гааг так никогда и не обрела статус полноправной жены, но мальчику уделяли всяческое внимание. Он получил обычное по тем временам образование молодого русского дворянина, то есть ему прислуживал целый легион нянюшек и крепостных слуг, учителя - немцы и французы, - тщательно подобранные его капризным, раздражительным, недоверчивым, но любящим отцом, давали ему частные уроки. Все было предпринято для того, чтобы развить его таланты. Герцен был живым, наделенным богатым воображением мальчиком и впитывал знания легко и быстро. Отец по-своему любил его; во всяком случае, больше, чем другого своего сына, тоже незаконного, который родился десятью годами ранее и которого он окрестил Егором (Георгием). Но к началу 1820-х гг. отец Герцена был разбитым и угрюмым человеком, неспособным к общению ни со своей семьей, ни, разумеется, с кем бы то ни было еще. Проницательный, честный, вовсе не бессердечный и не лишенный чувства справедливости - "тяжелый" человек, вроде старого князя Болконского из "Войны и мира" Льва Толстого, - Иван Яковлев предстает из воспоминаний своего сына как угрюмый, нелюдимый, полузамороженный человек, склонный к "самоедству" и затерроризировавший домочадцев своими капризами и насмешками. Все двери и окна он держал на запоре, шторы постоянно были задернуты, кроме немногих старых друзей и родных братьев он фактически ни с кем не общался. Впоследствии его сын охарактеризовал его как продукт "встречи двух вещей до того противоположных, как восемнадцатый век и русская жизнь" [ ], - продукт столкновения двух культур, которое в царствование Екатерины II и ее преемников сломило довольно многих из числа наиболее чутких представителей русского дворянства. Мальчик с удовольствием убегал от деспотичного и пугающего общения с отцом в комнаты, занятые его матерью и слугами; мать была доброй и скромной женщиной, подавленной своим мужем, напуганной чуждым ей по крови окружением и, по-видимому, сносившей свое почти восточное положение в доме с безропотной покорностью. Что касается слуг, которые были крепостными из яковлевских поместий, то они были приучены вести себя подобострастно с сыном и вероятным наследником их барина. Сам Герцен, в более поздние годы, самое глубокое свое социальное чувство - стремление к свободе и достоинству человеческой личности (столь метко определенное его другом, критиком Белинским) - приписывал варварским условиям, окружавшим его в детстве. Он был любимым, весьма избалованным ребенком, но из сплетен, ходивших среди слуг, а также из разговора, как-то раз случайно подслушанного им, между его отцом и одним из бывших его армейских сослуживцев он узнал о факте своего незаконного рождения и статусе своей матери. Удар, по его собственному признанию, был довольно чувствительным: возможно, он стал одним из решающих факторов, повлиявших на его жизнь. Русскую литературу и историю Герцену преподавал молодой студент университета, страстный поклонник нового в то время движения романтизма, которое - особенно в своем немецком варианте - стало в то время проникать в русскую интеллектуальную жизнь. Французскую (а по-французски его отец писал свободнее, нежели по-русски), немецкую (по-немецки он разговаривал со своей матерью) и европейскую историю Герцен знал лучше, чем русскую, - домашним его учителем был один французский эмигрант, приехавший в Россию после французской революции. Француз, как рассказывает Герцен, не раскрывал своих политических взглядов до тех пор, пока однажды его ученик не спросил его, за что был казнен Людовик XVI, на что тот дрогнувшим голосом ответил: "Потому что он изменил отечеству" [ ]. Заметив симпатию мальчика к своим идеям, он отбросил свою сдержанность и откровенно разговаривал с ним о свободе и равенстве людей. Герцен рос одиноко, будучи одновременно и балуемым и притесняемым, живым и скучающим; он запоем читал книги из большой библиотеки отца, особенно сочинения французских просветителей. Ему было четырнадцать лет, когда по приказу императора Николая I были повешены руководители заговора декабристов. Событие
Другие статьи
Recent Updates
[ 4/02/2010] Двойной диплом Берлин - Томск - Read more…
[ 1/02/2010] Бункер (Берлин) / Берлин / Германия / Европа :: Достопримечательности Read more…
[31/01/2010] Отель в Берлине • Форум Винского Read more…
